Джером Дэвид Сэлинджер - Ранние рассказы [1940-1948]
— Никогда не видал такого сильного дождя, — сказал парень с Валенгайн-авеню. — Ферджи, ты видел что-нибудь подобное?
— Видел что?
— Дождь такой.
— Сейчас вижу…
— Хватит тянуть волынку, пора начинать, подать сюда красоток! — Неугомонный парень пододвинулся ближе, и я наконец увидел его лицо. Он такой же, как все на этом грузовике. Мы все тут друг на друга похожи.
— Сержант, а откуда лейтенант, которого мы ждем? — не унимался парень с Валентайн-авеню, той, что «почти в Бронксе».
— Право, не знаю, — ответил я, — его прислали к нам в городок всего два дня назад. Говорят, на гражданке он жил где-то тут недалеко.
— Недурно, правда? Служить близко от дома! — воскликнул парень с Валентайн-авеню. — Эх, служить бы мне в Митчел-Филде. Полчаса — и дома!
Митчел-Филд… Лонг-Айленд… Здорово мы тогда повеселились! Порт-Вашингтон, суббота, ясный летний день… Рэд сказал: «Побывать на ярмарке тебе не повредит. Там сейчас есть на что посмотреть!» Я схватил Фиби, с ней была ее подруга Минерва (это имя меня поразило в самое сердце), посадил их обеих в машину и пошел искать Холдена. Найти его мне не удалось, так что Фиби, Минерва и я поехали без него.
На ярмарке мы пошли посмотреть выставку телефонов фирмы «Белл», и я сказал Фиби: «Смотри, вот телефон, который напрямую соединен с автором книг об Элси Фэрфилд». Фиби, как это бывает с Фиби, запрыгала от радости, схватила трубку и дрожащим голоском говорит: «Здрасте, это Фиби Колфилд с международной ярмарки. Вы меня не знаете, но я люблю ваши книги, они, по-моему, местами очень даже замечательные. Мои папа и мама сейчас со своим театром в Грейт-Нек, они играют в «Смерти в отпуске». Мы здесь целый день купаемся в океане, но в Кейп-Коде вода лучше. Пока!» А потом мы вышли из павильона и встретили Холдена с Хартом и Керки Моррисом. Холден был в моей фланелевой рубашке, без пиджака. Он подошел к Фиби и сказал: «Не будете ли вы любезны дать мне ваш автограф», а Фиби обрадовалась, что ее братец нашелся, и ткнула его кулачком в живот. Потом Холден сказал: «Давайте мотать отсюда, надоела агитация. Пошли на чем-нибудь покатаемся. Ну ее, эту свалку!»
И они хотят меня уверить, что он пропал без вести. Кто пропал? Ходден? Только не он! Он сейчас на международной ярмарке, и я знаю, где он там. Я точно знаю, где он. И Фиби знает. А не знает, так я ей объясню… Пропал… Пропал… Какая чушь!
— А от твоего дома до Сорок второй улицы долго добираться? — спросил Ферджи у парня с Валентайн-авеню.
Валентайн-авеню задумался, взволнованный этим вопросом, и ответил:
— От моего дома до кинотеатра «Парамаунт» на метро сорок четыре минуты. Это точно высчитано. Я даже выиграл пари у моей девушки, мы поспорили на два доллара, только я у нее не взял.
Потом Мемфис-и-Даллас заявил:
— Надеюсь, девчонки там не совсем желторотые. А то желторотые смотрят на меня как на старого хрыча.
— Я там всегда стараюсь не потеть, — сказал Ферджи. — На этих солдатских танцульках всегда жуткая жарища. Женщины не любят, когда от мужчины несет потом. Даже моя жена не любит, когда от меня несет потом. Когда она потеет, это совсем другое! Женщины… они особые…
Раздается страшный удар грома, и все мы вздрагиваем. Я приподнимаюсь, и парень с Валентайн-авеню притискивается к Ферджи, чтобы мне было куда встать. Доносится чей-то голос из передней части кузова:
— Сержант, ты в Атланте был?
Все ждут, что опять грохнет.
— Нет, — ответил я, — не был.
— Неплохой городишко!
Внезапно из темноты возникла фигура лейтенанта Отдела организации досуга. Лейтенант весь мокрехонький. Он заглянул под брезент — пора четверым убираться. Капюшон, торчащий у него над фуражкой, придает ему сходство с мифическим единорогом. Лицо у него тонкое и юное, мокрое-мокрое, и в глазах совсем не видно уверенности в том, что он оправдает надежды, возложенные на него Отечеством. Он посмотрел на мои нашивки, которым сейчас следовало бы скрываться под рукавами пропавшего плаща (со всеми письмами).
— Сержант, ты ответственный? — спросил он.
Приглашайте дам…
— Я, сэр.
— Сколько здесь человек?
— Разрешите, сэр, я еще раз посчитаю.
Я повернулся к ребятам и сказал:
— Каждый пусть зажжет спичку, я буду вас пересчитывать. — И сразу четыре человека, а может, и пять, зажгли спички. Я сделал вид, что считаю.
— Тридцать четыре, включая меня, — объявил я.
Лейтенант покачал головой.
— Многовато, — сказал он, а я посмотрел на него так, будто узнал об этом только сейчас.
— Я сам обзвонил все канцелярии штабов, — сказал он с укоризной, — и передал приказание, чтобы от каждой эскадрильи послали на танцы только пять человек.
Я снова сделал вид, что всю серьезность положения понял только теперь. Сейчас я ему посоветую застрелить четверых. Вызвать солдат, умеющих расстреливать тех, которые любят ездить на танцы, и вся недолга.
— Сержант, ты знаешь мисс Джексон? — спросил меня лейтенант.
— Знаю, — ответил я, а ребята даже дымить перестали: прислушиваются.
— Так вот, сержант, мисс Джексон сегодня утром позвонила и сказала, чтобы прислали ровно тридцать человек. Поэтому, как это ни печально, четверым придется слезть. — Он посмотрел мимо меня вглубь кузова, давая понять, что это наше внутреннее дело. — Как вы это уладите, меня не касается, — сказал он в мокрую тьму, — но уладить придется.
Я искоса взглянул на ребят.
— Кто из вас не записался на танцы? — спросил я.
— Чего ты на меня так смотришь? — возмутился Валентайн-авеню. — Я-то записался!
— Кто не записался? — крикнул я. — Кто пришел сюда просто потому, что узнал от тех, кто записался?
Ну, думаю, сейчас я, кажется, нашел правильное решение.
— Поживее, сержант, — сказал лейтенант, засовывая голову в кузов.
— Кто не записался — слезай! — гаркнул я.
Кто не записался — слезай… Я еще никогда в жизни не был такой сволочью.
— Сержант, мы тут все записались! — сказал Валентайн-авеню. — У меня в эскадрилье человек семь записалось.
Хорошо, думаю, сейчас я все улажу. Я им предложу блестящий выход.
— Кто из вас добровольно откажется от танцев с тем, чтобы пойти в кино на территории городка?
Молчание. И вдруг стал тихонько пробираться к выходу Портер (который Мемфис-и-Даллас). Ребята поджали ноги, чтобы дать ему пройти. Я тоже чуть отодвинулся. И никто ему не крикнул: «Куда прешь!» Затем поднялся со своего места Ферджи.
— Черт с ними, с танцами, — сказал он, — женатики будут сегодня вечером своим благоверным письма писать.
Ферджи спрыгнул с грузовика. Теперь нужны еще два «добровольца».
— Еще два человека! — заорал я во всю глотку.
Вот я сейчас до них доберусь! Они у меня попляшут! Неужели эта танцулька — такое уж большое счастье? Неужели они так глупы? Может, они думают, что там им споют «Мари» и они услышат нежный голос трубы перед последним куплетом? Что творится с этими идиотами! Что творится со мной? Почему мне хочется, чтобы они все поехали? Да я и сам вроде непрочь поехать. Вроде! Ну, рассмешил. Да ты только об этом и мечтаешь, Колфилд…
— А ну, — крикнул я, — два человека, крайние слева, выходи! Живо! Кто б там ни был, выходи давай.
К выходу направляется тот самый беспокойный парень, что орал насчет красоток. А я-то и не знал, что один из двух крайних слева — это он. Он бросается в холодную мглу дождя, темную, как черная тушь. Потом медленно и нерешительно слезает с грузовика солдат чуть поменьше ростом, совсем еще мальчишка. Он стоит под дождем в своей вымокшей, скукожившейся пилотке, стоит и смотрит на лейтенанта, будто ждет приказаний. Ему лет восемнадцать, не больше, но он не похож на маменькиного сынка.
— Я был в списке, — сказал солдат, поймав взгляд лейтенанта, — я записался, когда тот парень только начал составлять список. Как раз в тот самый момент.
— Нет, солдат, не выйдет это дело, — ответил лейтенант и обратился ко мне: — Сержант, все в порядке?
— Вы можете спросить у Острэндера, — сказал солдат лейтенанту, а потом заглянул под брезент и крикнул: — Эй, Острэндер, ведь правда, я был первый в списке?
А дождь, как на грех, все льет и льет, и парень уже совсем в промок. Я высовываю руку из-под брезента и поднимаю воротник его плаща.
— Острэндер, скажи, разве я не был первым в списке?
— В каком списке? — откликнулся Острэндер.
— В списке тех, кто захотел поехать на танцы.
— В чем дело? — возмутился Острэндер. — Я лично в списке был.
Ну и болван же этот Острэндер.
— Ну разве я не был первым в списке? — выкрикнул солдат срывающимся голосом.
— Почем я знаю, — ответил Острэндер, — может, был, а может, и не был.
Стоявший под дождем солдат рывком, повернулся к лейтенанту:
— Ну, честное слово, я был первым в списке. Этот парень из нашей эскадрильи, тот, который сидит в канцелярии штаба, знаете, чернявый такой, вот он как раз только-только стал составлять список, как я уже записался. Я самый первый!
